О чём же всё-таки «Лолита»

Как-то недавно одна моя прекрасная во всех отношениях подруга, упоминая мои «пятничные» посты, сказала, что как она на них ни попадет, а там «всё время что-то о замужестве». Ну так вот, сегодня пост будет не о замужестве, настолько не о замужестве, насколько возможно. Возможно, от него многим будет тошно, но что поделать — я поняла, что сейчас нахожусь в состоянии, которое было метко описано фразой: «Пиши не тогда, когда можешь писать, а когда не можешь не писать». И я уже не могу не писать о «Лолите», это буквально превратилось в кровоточащую рану в моём сердце (что, я должна тут извиниться за пафос? да ну, право) и я устала разъедать себя изнутри.

Когда я делала обзор коллекции Л’Этуаль «Лолита», то сказала, что возможно, перечитаю роман; колебания тут относились только к тому, что я до сих пор предпочитаю бумажные книги, а в таком варианте «Лолиты» у меня дома не было. Но сразу две моих подруги выразили желание поделиться своими книгами, и вот я несколько дней добровольно мучала себя: открывала книгу и как будто заходила в действующую пыточную камеру.

Для начала я всё же обращусь ко всем тем, кто отреагировал (не только в моем блоге) на коллекцию в духе «о, эта история про развратную сексуальную девочку, соблазнившую мужика». Простите, но вы в своём уме читали книгу? Я понимаю, что если знакомиться с «Лолитой» только по фильмам, то не только невозможно понять, о чем книга, но даже наоборот: её смысл становится с ног на голову. А знаете, почему? Да потому, что книга рассказывает о том, как двенадцатилетнюю девочку держал в сексуальном рабстве её отчим. Да, именно в сексуальном рабстве. Я ещё приведу цитаты, но позже — а пока подумайте, каким образом в кинематографе можно было это отобразить? Вот как её изобразили в первой экранизации Кубрика:

Вы верите, что эта...ммм...девочка невинно крутит обруч? Она бы ещё соску взяла или слюнявчик повязала. О да, если смотреть, как такая роскошная юная блондинка закрывает руками глаза главному герою, то можно поверить, что это провокация и флирт. А если вспомнить, что это маленькая девочка играла с нравящимся ей «дядей», в котором она, как многие дети-сироты, видела наполовину папу, наполовину — просто образ чего-то большого, сильного, надежного, того, кого можно тормошить и тискать, в отличие от мамы (которая слишком дорожит прической)? Но нет, мы видим это:

Следующая экранизация — ещё того хуже: хотя Доминик Суэйн действительно обладает какой-то особенной детской припухлостью и нежностью черт и в свои семнадцать выглядела младше (ей ещё и брекеты нацепили, которых в книге не было — они и правда удачно скостили ей ещё годик), но режиссер расставил акценты именно так, как будто Лолита намеренно соблазняет Гумберта. Посмотрев фильмографию Эдриана Лайна, я не удивляюсь: режиссер специализировался на вполне коммерческих эротических историях, где в героинях всегда была перчинка, devil inside.

Но ведь это, простите, совсем не «Лолита» Набокова.

Я тут подумала, что только анимированный фильм мог бы передать весь мрак и ужас романа без прикрас: чудовищное систематическое насилие над девочкой, её жалкие попытки выжить; выжить конечно, именно морально, ментально — пережить этот кошмар, не выйти под колеса первого попавшегося автомобиля, дождаться, дотерпеть, а до тех пор — служить, подчиняться, прятать слезы.

Что такое, вы не знали обо всём этом, дорогие адепты теорий «самавиновата»? А жаль, в таком случае миру действительно нужен совсем новый фильм. Но вернемся к сюжету.

Мне кажется, многих роман обманывает своей завязкой. Несмотря на зловещее предисловие, написанное как бы постскриптумом к событиям романа, с описанием тюремного заключения героя, его смерти, смерти Лолиты — первые главы написаны легко, изящно и нежно. Невозможно не проникнуться сочувствием к любви двух подростков, один из которых затем теряет навеки свою любимую и остается в вечном неудовлетворенном желании, в поиске черт той, которая оттиснута в его сердце. И с этого момента он постоянно ищет образ маленькой возлюбленной в других девочках; спорно, что существует такая вот прямая зависимость между перверсиями и детским опытом, но роман строится именно так. И заметьте, до встречи с Лолитой проходят годы, десятилетия влечения к девочкам, так что влияние «соблазнительницы», мягко говоря, преувеличено. Да уж если смотреть по тексту, то Лолита привлекла его — кроме того, что была нимфеткой — в первую очередь тем, что напомнила внешне его детскую любовь.

С этого момента Лолита, в сущности, обречена. Гумберт сужает круги вокруг неё: снимает комнату у её матери, окружает девочку вниманием и лаской, женится на её матери и в конце концов, овдовев и став самопровозглашенным опекуном девочки, увозит её. После чего начинаются долгие страшные годы, на протяжении которых он возит Лолиту по стране, останавливаясь во временных жилищах, и непрестанно насилует её. Да, дорогие знатоки «юных искусительниц», насилует. Вы хорошо помните текст? Я вот только закрыла книгу и помню всё прекрасно. Девочку с двенадцати до четырнадцати лет принуждают к ежедневному трехразовому (!) сексу.

«Сирота. Одинокое, брошенное на произвол судьбы дитя, с которым крепко-сложенный, дурно-пахнущий мужчина энергично совершил половой акт три раза за одно это утро».

«Я шел проверить, кончили ли наконец проклятые метельные горничные убирать наш коттедж; убедившись в этом, я <...> отеческим жестом глубоко запустив пальцы под кудри Лолиточки, а затем нежно, но крепко обхватив ее за шею, вел мою артачившуюся детку в наш укромный домик для быстрого сопряжения перед обедом».

«Никогда не вибрировала она под моими перстами, и визгливый окрик („что ты, собственно говоря, делаешь?“) был мне единственной наградой за все старания ее растормошить. Чудесному миру, предлагаемому ей, моя дурочка предпочитала пошлейший фильм, приторнейший сироп. Подумать только, что выбирая между сосиской и Гумбертом — она неизменно и беспощадно брала в рот первое».

Сплошное соблазнение и провокация с её стороны, да.

Все сношения с внешним миром для неё строго регламентированы, так как Гумберт вполне резонно опасается, что увидевшие их быт поближе тут же обратятся в полицию; саму же Лолиту он абсолютно цинично запугивает тем, что если она его выдаст, то попадет в приют или исправительное заведение:

«И наконец, давай посмотрим, что получится, если ты, малолеточка, обвиненная в совращении взрослого под кровом добропорядочной гостиницы, обратилась бы в полицию с жалобой на то, что я тебя умыкнул и изнасиловал. <...> будет выбор между несколькими обиталищами, в общем довольно между собой схожими; дисциплинарную школу, исправительное заведение, приют для беспризорных подростков или одно из тех превосходных убежищ для несовершеннолетних нравонарушителей, где девочки вяжут всякие вещи и распевают гимны, и получают оладьи на прогорклом сале по воскресеньям. Ты будешь жить <...> с тридцатью девятью другими дурочками в грязном дортуаре (нет, пожалуйста, позволь мне...), под надзором уродливых ведьм. Вот положение, вот выбор. Не находишь ли ты, что, при данных обстоятельствах, Долорес Гейз должна оставаться верной своему старому папану?»

Многие склонны если не оправдывать, то хотя бы объяснять поведение Гумберта его безумной любовью; вот только никакой любви тут нет. Любовь, хочу напомнить — это когда ты ставишь интересы другого человека выше своих. Гумберт же видит в Лолите только объект, а не живого человека, которому он хотел бы сделать хорошо. Безумная ревность, постоянное вожделение, одержимость её лицом и телом — это вовсе не любовь. Все эти годы он держит девочку в аду, мучая её морально и физически: о какой любви можно говорить?!

Если уж на то пошло, то Куильти, педофил, с которым Лолита сбегает от Гумберта, мне в разы более симпатичен: когда девочка отказывается выполнять его сексуальные прихоти, он попросту выгоняет её. А вот Гумберт в такой же ситуации тащил её в постель, действуя то силой, то угрозами, то подкупом. Это-то вы помните, кстати?

«Ее недельное жалование, выплачиваемое ей при условии, что она будет исполнять трижды в сутки основные свои обязанности, было <...> двадцать один цент (к концу этой эры оно дошло до доллара и пяти центов, что уже составляло не один цент, а целых пять за сеанс)».

Цент за секс, вы понимаете? Всё ещё видите тут «любовь»? Тогда позвольте добить тему продолжением: деньги у девочки отнимались силой сразу же после секса.

«С ней бывало, однако, не легко. Уж больно апатично зарабатывала она свои три копейки (а потом три пятака) в день <...> равнодушная виновница его неистового припадка крепко сжимала горсть монет в кулачке, — который я потом все равно разжимал сильными ногтями, если, однако, она не успевала удрать и где-нибудь спрятать награбленное. <...> я, бывало, обыскивал ее комнату, просматривая изорванные бумажки в красивой мусорной корзине с нарисованными розами, и глядел под подушку девственной постели, которую я сам только что сделал. Раз я нашел восемь долларовых билетов в одной из ее книг (с подходящим заглавием „Остров Сокровищ“), а в другой раз дырка в стене за репродукцией Уистлеровой „Матери“ оказалась набитой деньгами — я насчитал двадцать четыре доллара и мелочь — скажем, всего двадцать шесть долларов, — которые я преспокойно убрал к себе, ничего ей не сказав».

Говоря объективно, любая проститутка находится в лучшем положении, нежели то, в котором была Лолита.

И при этом герой с редким цинизмом и безжалостностью объясняет, почему в первую очередь Лолита ему подчинилась: «Ей, понимаете ли, совершенно было не к кому больше пойти».

После всего приведенного вы ещё можете считать, что Набоков романтизировал педофилию? В романе — отчаяние, боль, сломанная и изувеченная жизнь среднестатистической девочки: она намеренно показана очень обычной, не слишком красивой, не слишком умной, с обычными интересами юного подростка, насаженными третьесортными фильмами, журналами и сплетнями подружек. Нет, в книге она далеко не чувственная «тонкая штучка». Между прочим, описания эротических сцен во второй части, когда и происходит сожительство Лолиты и Гумберта, вообще пропадают. Но возможно, многие отягощенные гипер-целомудрием люди даже не дочитали роман?

«Не читал, но осуждаю» — позиция, популярная во все времена. Романтизировали «Лолиту» как раз-таки экранизации, где отношения «отчим-насильник и маленькая девочка-жертва» переводились в плоскость «страдающий интеллектуал и его слишком юная возлюбленная». Если уж на то пошло, во всех фильмах не только Лолиту сделали старше, но и Гумберта: его играют актеры, которым около пятидесяти. Это сразу смещает конфликт в другую плоскость: дескать, юная девушка использует начинающего стареть мужчину.

В то время как в романе Гумберту нет и сорока, и более того — он красивый мужчина, образованный, элегантный, нравящийся женщинам; вот только это совсем не то, что нужно его маленькой пленнице.

На этом, в общем-то, можно покончить с пересказом книги — в конце концов, это книга, всегда можно успокоить себя тем, что ни этих людей, ни этих событий на самом деле не существовало. Но зато что существует реально — так это та реакция на «Лолиту», которой я насмотрелась в интернете за последние недели (благодаря выходу коллекции, конечно).

И она довольно быстро выявила две проблемы: первая — это гремучая смесь слатшейминга и виктим-блейминга (звучит кошмарно, но что поделать, если в английском языке эти понятия есть, а в русском — нет, хотя сами явления у нас очень даже распространены: говоря коротко, это перекладывание ответственности за насилие на жертву). Можно сколько угодно спорить, виновата ли девушка в короткой юбке, идущая темным переулком; я считаю, что нет, так как при встрече со мной этой девушке ничего не грозит, а значит, дело не в темноте, а в том, кто этой темнотой хочет воспользоваться. И кстати, если даже электрифицировать каждый тупичок в городе и осветить прожектором, насильники и убийцы найдут и способ, и место.

Но ладно мини-юбки и подворотни; когда на голубом глазу утверждают, что двенадцатилетняя девочка совратила педофила, у меня просто волосы встают дыбом. Люди добрые, вы о чем? Она провокационно сосала леденец? Подбежав сзади, закрыла мужчине глаза ладошками, коварно соблазняя его прикосновениями? Нагнулась подтянуть носочек, сверкнув трусами? Как хорошо, что Уголовный Кодекс не руководствуется подобным бредом и за секс с несовершеннолетними перед законом отвечает именно взрослый, а не ребенок! Я бы могла добавить что-то в духе «Вот если вашего ребенка...» — но нет, я слишком люблю детей, чтобы говорить такое даже гипотетически.

Те, у кого детей пока нет, любят ввернуть что-нибудь крайне занимательное из своей биографии в духе: «Да ладно, я сама подростком была той ещё девчонкой, глазки строила и ровесникам, и взрослым!..» Да-да, и адекватной платой за «глазки» вы считаете пару лет принудительного секса по нескольку раз в день? Наверное, всё же нет? Ну так поймите, что в ситуации «ребенок/подросток vs взрослый» у ребенка нет возможности переломить ситуацию в свою сторону, если взрослый пойдет, скажем так, в атаку. Ту же Лолиту изначально Гумберт планирует каждую ночь (!) накачивать снотворным вместе с её матерью, чтобы беспрепятственно насиловать падчерицу. Да ещё и прекрасно понимая, что сломает этим ей жизнь!

«Я видел себя дающим сильное снотворное средство и матери и дочери одновременно, для того чтобы ласкать вторую всю ночь безвозбранно. Дом полнился храпом Шарлотты, Лолита едва дышала во сне, неподвижная, как будто написанный маслом портрет отроковицы. „Мама, клянусь, что Кенни ко мне никогда не притронулся!“ „Ты или лжешь, Долорес, или это был ночной оборотень“».

В результате ему удается обойтись угрозами и применением силы: как мило! Сама виновата, Лолита. Носила бы хиджаб — никто бы тобой не соблазнился. Или был бы у тебя жив отец. Или были бы два здоровенных брата. А вообще лучше бы ты родилась мальчиком, Гумберт ведь желал только девочек...

Словом, понятно: у некоторых людей жертва всегда виновата. Тем, что оказалась не в том месте, не в то время, была недостаточно безобразна — всегда можно найти для себя самоуспокаивающий аргумент, который убедит: «со мной-то такого не случится». Но случиться может с каждым. И если вы не можете предотвратить насилие, то хотя бы не добивайте жертву морально.

А вот второй момент в реакции на «Лолиту» ещё любопытнее: это уже упомянутое мной извращенное понятие о любви. Я в своё время, рассуждая о сексуальных перверсиях, вывела для себя такое правило: всё, что совершается по обоюдному искреннему согласию и с удовольствием для обеих сторон — не извращение. И вот с этой позиции именно «любовь», которая заставляет причинять боль объекту чувства и мучить его — как раз-таки самое настоящее извращение.

Я не раз читала истории реальных людей, которых их партнер ревновал к каждому столбу, закатывал скандалы, принуждал бросать друзей и подруг, сидеть дома, носить то, не носить это... И в этих тюремных отношениях жертвы ухитрялись видеть любовь. Ну как же! Ревнует — значит, любит; орёт за то, что задержалась на дне рождения подруги — заботится; отбирает все деньги в семейный бюджет (то бишь себе в карман), «а то ты все на ерунду спустишь» — хозяйственный, молодец. Но ведь на самом деле неважно, насколько одержим тобой человек — говорить о любви можно только тогда, когда он помогает сделать твою жизнь лучше.

Понятно, что в «Лолите» маниакальная страсть главного героя показана не без поэтичности: Набоков талантливейший писатель, художник. А художники нередко и мертвого человека рисуют не таким, какими их можно увидеть в морге; да, они показывают это художественно и красиво. Но это всё равно смерть.

И безумное, жадное, собственническое преследование Гумбертом своей «нимфетки» — это всё равно насилие. Насилие, романтизировать которое — чудовищно, недопустимо, а главное — опасно: если вы готовы принять это за любовь, то можете сами оказаться жертвой подобных отношений; или наоборот, «любящим» агрессором. И случается это отнюдь не только с несовершеннолетними.

Так вот, перечитав Набокова сейчас, я понимаю, что «Лолита» — роман абсолютно не эротический. Он не выглядит назидательным педагогическим произведением, которое учит и наставляет, он делает лучше (да, лучше!): через поэтичные, объемные, порой даже до гротеска, трагические образы. Роман выворачивает до самого грязного, мерзкого, страшного нижнего белья историю полубезумного педофила и маленькой беспомощной девочки. Заставляя страдать до наворачивающихся слёз — и думать, думать, много думать и переосмысливать.

Не уверена, что у меня получилось сказать всё, что я хотела — последние недели я только и делаю, что веду внутренние монологи о «Лолите», и вместить это в короткий текст просто невозможно. Но чтобы помочь себе поставить точку, я закончу одной из наиболее разрывающих сердце цитат, подводящей под книгой итоговую черту:

«Мелодия, которую я слышал, составлялась из звуков играющих детей, только из них, и столь хрустален был воздух, что в мреющем слиянии голосов, и величественных и миниатюрных, отрешенных и вместе с тем волшебно близких, прямодушных и дивно загадочных, слух иногда различал как бы высвободившийся, почти членораздельный взрыв светлого смеха, или бряк лапты, или грохоток игрушечной тележки, но все находилось слишком далеко внизу, чтобы глаз мог заметить какое-либо движение на тонко вытравленных по меди улицах. Стоя на высоком скате, я не мог наслушаться этой музыкальной вибрации, этих вспышек отдельных возгласов на фоне ровного рокотания, и тогда-то мне стало ясно, что пронзительно-безнадежный ужас состоит не в том, что Лолиты нет рядом со мной, а в том, что голоса ее нет в этом хоре».