Мои кошки. Рыжка II и Пестрик

Приятно было видеть, что в прошлый раз пятничный пост с рассказом про мою первую кошку вызвал такой положительный отклик: не зря же говорят, что память — это бессмертие. Буду считать, что Рыжка получила ещё немного жизни: в ваших воспоминаниях и сердцах. А сегодня я с удовольствием расскажу о двух кошках, которые жили у нас после Рыжки.

Сразу после смерти Рыжки у всей нашей семьи был болевой шок, и мы не хотели больше заводить кошку. Страшно было подумать о том, чтобы снова рискнуть к кому-то привязаться, да и сама мысль о том, чтобы «заменить» её, казалась предательством. Однако время лечит, конечно, и постепенно боль сменилась острой тоской по пушистому другу рядом. Оказалось, что мы уже слишком привыкли к питомцу дома, и нам недоставало четвероногого члена семьи. Так и дошло до очередного визита на Птичий рынок (где мы уже целенаправленно искали кошечку, а не кота, как в первый раз). Цели купить именно рыжего котенка у нас не было, скорее даже наоборот: мы боялись, что тогда постоянно будем вспоминать о нашей утрате. Однако в процессе выбора выяснилось, что нас теперь тянет именно к рыжим; они казались более родными.

Так у нас дома появилась Рыжка II.

При некотором сходстве с Рыжкой I она всё же была совсем другой. Во-первых, не такой пушистой (а уж хвост у её предшественницы был вообще как метелка для сбора пыли), во-вторых, у неё было меньше белого в окрасе. Но главным оказалось различие в характерах. Насколько Рыжка I была своенравной и дерзкой, настолько же Рыжка II была кроткой и ласковой. Подлизой она была, я бы даже сказала! У неё были какие-то совершенно собачьи повадки: она встречала всех членов семьи (ну или хотя бы того, кто принес самые полные сумки), всегда охотно лезла на руки, ласкалась и обнималась.

Сперва я этому радовалась, но потом обнаружила, что она так же нежничает и со всеми, кто приходил к нам в гости. Обидно! Вот, говорила я, расположение Рыжки I надо было заслужить, а с этой и не поймешь, любит она тебя или просто хочет поспать на чьих-нибудь теплых коленях. С другой стороны, в условиях отсутствия конкуренции, окруженной любовью, Рыжке II и не нужно было вести себя иначе, наверное. Характер у неё тем не менее был, как выяснилось при довольно забавных обстоятельствах.

Дело в том, что к моменту появления у нас Рыжки II у моего дедушки, который жил недалеко от нас, уже жил кот — впечатляющая зверюга по имени Федор. Наружность у Федора была прямо-таки разбойничья: абсолютно черная шерсть, полыхающие демоническим огнем лимонно-желтые глаза, морда кирпичом. К тому же он ещё и хромал на одну лапу, так как ухитрился неудачно выпасть с четвертого этажа (с четвертого! в кошачьем мире за это, наверное, дают медаль «Неудачник I степени»), сломал лапу, а срослась она у него почти моментально — и не совсем правильно. Кроме того, он был настоящий дикарь, бандит и безжалостный убийца Я не шучу: он долго охотился на живших у дедушки волнистых попугайчиков, в конце концов поймал самку и покалечил её так, что она умерла. А самец после этого зачах и умер от тоски, как лебедь (опять же не шучу и даже не улыбаюсь — их было очень жалко).

Ну так вот, мы как-то принесли Рыжку II к дедушке, чтобы показать котенка. Ей было месяца два, от силы три. Федор ошивался там же, но мы решили, что уж своего малыша сумеем от него уберечь. Однако беречь, как выяснилось, надо было Федора: крохотная Рыжка так на него расшипелась и расфыркалась, отвешивая оплеухи своими крохотными лапками, что ошеломлённый пират спрятался от неё под шкаф. Рыжка была удовлетворена, но на всякий случай иногда подходила к шкафу и напоминала Федору, что теперь он живет в стране квартире победившего матриархата и потому нечего высовывать свою раскормленную морду наружу, никого он здесь этим не обрадует.

Вот вам и ласковая кошечка!

После смерти Рыжки I вывоз кошки на дачу стал для нас абсолютным табу; однако нам-то ездить на дачу надо было, хотя бы иногда. А дедушка жил от нас недалеко, как я уже упоминала; при этом разбойник Федор нередко уходил погулять на недельку-другую. И вот, когда спустя примерно год после появления у нас Рыжки наступил очередной «мир-труд-май», мы позвонили дедушке и уточнили ситуацию. Оказалось, что Федор в глубоком загуле и, возможно, уже не появится (ну а что ещё думать, когда кот с повадками гопника пропадает на месяц?), так что Рыжку вполне можно оставить там. Каков же был наш ужас, когда мы, заявившись утром с Рыжкой подмышкой, обнаружили свежевернувшегося Федора! Менять планы было поздно, да и потом, Рыжка так категорически напомнила Федору, что его место — под шкафом, дав ему пару раз по морде (для второго раза пришлось уже догонять жертву), что мы сочли риск минимальным.

По возвращении с дачи мы получили отчет о поведении Рыжки: как оказалось, она совершенно замордовала Федора, шипела, лупила и вообще всячески угнетала бедного котяру. Правда, у неё в то время явно была течка, но мы решили, что это всё ерунда — не даст же наша благовоспитанная кошечка поцелуя без любви? Эх, океан наивности.

Через месяц-полтора у Рыжки так явно округлились бока, что стало ясно: нравственность, моральные устои и личная неприязнь пали перед зовом природы. Причем как-то укромно так пали: дедушка ни разу не видел обоих героев иначе как конфликтующими.

Ну да что сделано, то сделано, и оставалось лишь окружать нежной заботой нашу беременную красавицу, лихорадочно соображая, что же делать с котятами. Точнее, кому их пристроить. А я традиционно проводила летние каникулы на даче.

В то время мобильных телефонов не было (не «у нас не было», а вообще не было, представляете), и вся связь у меня с городом была через приезжающего раз в неделю (в лучшем случае) дедушки. И вот в один прекрасный день он привез мне от мамы вот что (фото увеличивается):

Этот листочек хранится у нас уже больше двадцати лет.

Вот так в нашей семье появился Пёстрик. Собственно, имя всегда вызывало в первый момент недоумение: как так, почему кошечка носит «мужскую» кличку? Но дело в том, что для нас это в первую очередь был котенок, и как раз имя Пёстрик подходило ему идеально. Потом мы пытались переделать его в «Пеструшку», но это звучало как кличка то ли коровы, то ли курицы. Не прижилось. Кстати, трехцветными бывают всё же и коты, хотя в народе считается, что кошки и только кошки.

Едва получив письмо, я тут же рванула домой, знакомиться. Когда я приехала, котенку было дня три от силы, но он уже открыл глаза. Да и вообще очевидно было, что Пестрик просто рожден для того, чтобы быть единственным ребенком, и что весь мир по умолчанию лежит у его лап.

Ел он даже не за двоих, а за семерых, любопытен был безмерно, и хотя наползающий от объедания на задние лапы живот сильно притормаживал Пестрика, целеустремлённость его была беспримерна. Если живот хозяина не получалось преодолеть одним марш-броском, он ложился на краткий дневной сон (на полчасика, восстановиться), после чего продолжал своё движение.

К слову, Рыжка сама приучила малыша ходить на лоток, мы даже не озадачивались этим.

Характер у Пестрика был явно не в маму: он был нагловатый, предприимчивый, хитрый и более независимый. Целью его жизни (в свободное от игр и сования носа куда не надо время) была еда. Видимо, чудом выживший организм «родившегося в сорочке» запрограммировался на тревожный посыл: «Мы в опасности! Грядет Апокалипсис! Еды всем не хватит!» А значит, её (еду) надо непременно найти и уничтожить.

Вот как, например, проходила обычная кормежка кошек.

У них были свои отдельные миски, которые они четко разграничивали. Рыжка, как дама деликатная и томная, из чужой миски никогда не ела; Пестрик, как существо бессовестное и к тому же понимающее, что «дитятке всё можно», ел отовсюду. Он быстро просек, что его миска для Рыжки неприкосновенна, и поэтому всегда сперва залезал в миску к ней, подъедал там всё, что мог, а потом брал добавки из своей, пока не отваливался в изнеможении. Остатки своей еды он оставлял в качестве стратегического запаса — в конце концов, неизвестно же, в какой момент на тебя нападет непреодолимое желание есть. Опять же, Апокалипсис всегда возможен...

Конечно, мы вмешивались, когда могли, и подкармливали Рыжку, но какова стратегия! Между прочим, у других членов семьи Пестрик тоже был не прочь отжать еду. До сих пор помню, как я отошла от своей тарелки с сосиской на минутку к телефону, а когда обернулась — сосиски уже не было! Я, конечно, кинулась вдогонку, и эта погоня, когда впереди меня рысью несся Пестрик, а по бокам его головы тряслась зажатая в зубах сосиска, до сих пор жива у меня в памяти.

Царское место — под потолком! Опять же, всю еду видно...

Вообще Пестрик не верил в теорию, что какая-то еда в доме может быть предназначена не для него, поэтому он регулярно инспектировал выставленные на стол тарелки и старался продегустировать каждый обед. Это добавило в нашу жизнь огня, так как теперь за еду надо было побороться. Завтракали мы с ним обычно вместе: он залезал ко мне на колени, а я зачерпывала ложкой кашу и отправляла одну ложку — себе, одну — ему, и так по очереди. В конце концов, зачем сражаться, когда можно объединяться? Все равно же понятно, кто в конце концов победит.

Хотя фигурой Пестрик напоминал шарик, но он был веселым и здоровым котиком (да, я так и не научилась думать о нем в женском роде), много бегал, прыгал и хулиганил, так что ожирение ему не грозило. Вся семья его обожала, потому что он был великолепен, бессовестен и к тому же — прирожденный бандит.

А когда ему исполнился год, случилось несчастье. Очередная целеустремлённая погоня за залетевшей на балкон бабочкой закончилась прыжком с девятого этажа.

То, что мы принесли снизу хоть и переломанное, но всё же живое тельце, было просто чудом.

На какие там четыре лапы ни падай, а асфальт внизу и ускорение свободного падения неумолимы. Нам страшно повезло, что моя школьная подруга была дочерью врача, и её мама тут же послала нам целую охапку лекарств, в первую очередь обезболивающего — чтобы Пестрик не умер от болевого шока. Уровень оказания медицинской помощи животным в то время был не то что низок, а почти на нуле: ветеринарной скорой помощи не существовало, никто не хотел выехать на дом, предлагалось «приносить кошечку в клинику». Между тем Пестрика даже на соседний диван переносить было страшно, в таком тяжелом состоянии он был. Забегая вперед, скажу, что сложно перечислить, что конкретно у него было сломано, порвано, повреждено — это тот случай, когда проще сказать, что было цело.

К врачам мы его в конце концов отвезли, когда ему стало немного лучше — точнее, когда его состояние можно было назвать стабильным и мы уже не дежурили посменно возле него по ночам. У него была сломана нижняя челюсть, и хотя мне показали, как накладывать фиксирующую повязку (ни за что бы не подумала, что смогу наловчиться резким точным движением вправлять выскочившую челюсть, но ничего, научилась), но потребность сорвать её (вылизываться же невозможно, люди!) была у Пестрика слишком сильной, и челюсть всё-таки срослась не совсем правильно после всех этих вправлений-выправлений. До конца жизни у Пестрика в моменты расслабления и задумчивости торчал изо рта кончик языка — впрочем, это даже придавало ему этакий дерзкий шарм, пожалуй.

Лапки, точнее, пальчики, у него так переломались, что врачи не взялись даже пытаться их восстановить. В результате некоторые когти у него не могли убираться, и при ходьбе он тихонько цокал, если шел не по ковру.

Но самой большой проблемой оказалась порванная связка на задней лапе. Из-за этого лапа у Пестрика при ходьбе буквально волочилась за ним, как тряпка, вместо того, чтобы сгибаться в заднем «колене». К тому времени, когда мы доехали до врача (спасибо, нескорая помощь!), разошедшиеся концы связки уже атрофировались и не подлежали восстановлению; поэтому нам предложили вшить искусственную связку. Это было безумно дорого — скажу лишь, что на операцию ушли деньги, которые откладывались в семье несколько месяцев на какую-то покупку. Но мы даже не задумывались: да мы бы банк ограбили для спасения любимого котейки, наверное!

Операция делалась под общим наркозом (я вся тряслась, пока ждала её окончания — буквально при нас вынесли с операции собаку, которая не проснулась, можете себе представить, сколько это оптимизма в меня вселило), после операции надо было строго-настрого не давать Пестрику вылизывать шов (а шов, естественно, чесался и требовал вылизывания) — в общем, последствия падения нам пришлось разгребать ещё долго. Повезло, что я была на каникулах и могла ухаживать за больным малышом круглые сутки. Конечно, каникулы это мне угробило, но я об этом как-то не думала.

Надо сказать, что Пестрик после выздоровления поменялся очень сильно. Из-за перелома челюсти ему стало неудобно жевать, так что мясо мы ему проворачивали через мясорубку, а вареную рыбку крошили на кусочки. Аппетит у него в принципе стал поменьше, и он до конца жизни оставался если не худеньким, то уж точно не толстячком, как раньше. Зато Рыжка немного пополнела, в отсутствие бандитских налетов на свою мисочку.

В общем-то, на этом уже можно было бы написать: «и жили они долго и счастливо». Потому что больше никаких потрясений в жизни наших кошек не случалось. Любопытно было на их примере наблюдать, как в природе реализуется принцип доминирования: хотя после падения Пестрика Рыжка стала крупнее его, их мелкие стычки (за теплое место у батареи, например) всегда решались исключительно по принципу «у кого есть настроение бить морду, тот и главный». То есть они сидели, пристально глядя друг другу в глаза, а потом кто-то один — это мог быть кто угодно — разворачивался и сдавал позиции. Хотя это скорее было проявлением хулиганского настроения: при желании они вполне могли делить самые уютные места.

А в целом они жили дружно, хоть и скорее как соседи-приятели, чем как мама с дочкой. Спустя несколько лет у Рыжки обнаружили опухоль, после чего сделали операцию; ещё через несколько лет сделали вторую, а когда возникла необходимость в третьей, она была уже слишком пожилой, чтобы выдержать наркоз. Рыжка дожила до 16 лет, Пестрик пережил её и дожил до 18.

Вот такая вот история. Больше мы кошек не заводили, и на данный момент у меня нет домашнего питомца.